Блэквелл с детским любопытством в глазах наблюдал за переменой Орельена, казалось что его бледность была очередной личной победой Блеквелла. В действительности, он не стремился разрушить чью-либо дружбу, это было бы мелочно и дёшево, однако он всегда находил нечто завораживающее в разочаровании морали. Косность благочестия утяжеляет несчастному жизнь и как легко он мог бы избавиться от ее пут, как бы свободно и счастливо мог жить, если бы не верил в сочиненные самим собой сказки! Сизиф тащит в гору невидимый камень своих выдумок! 

С этими мыслями юноша вернулся взглядом к своему возлюбленному, остановился на нем задумчиво, проводя решительную черту между идеалами Квинси и моралью Ларуша. 

Очевидно, что Дьедонне открылся куда более первому, потому что с давним своим другом имеет одну непривлекательную схожесть. Как бы Орельен не старался блюсти праведный и добродетельный образ жизни, если убрать поэзию благородства и оставить самую суть его мотивации, можно обнаружить жадное человеческое желание переделать мир под себя, взять город, украсить своими знамёнами. Эта же черта присуща и Монвелю, пускай он в ее исполнении, скорее скользящая внутрь тихо и незаметно змея, искусавшая жителей. Соблазняя людей, вредительствуя своим злополучным вмешательством в чужие жизни, он лишь старался оставить в ком-либо свой след. Он ищет принятия. 

Хорошо чувствуя людей, Дьедонне выстроил себе фасад, чтобы избежать крестового похода и до сих пор, ему это удавалось отменно. Блеквелл, сражающийся свирепо всю свою жизнь, дабы мир помнил своего смутьяна, его понимает. Должно быть, если бы Монвель не испытывал его терпение, стараясь навести свои порядки в душе юного кронпринца, они бы подружились. 

Блеквелл коротко сообщил о том, что предупреждение Квинси было весьма поздним, когда по этому случаю они остались одни, Фернанд поделился своими размышлениями о Дьедонне, добавляя: 

— Вы не поделитесь со мной тем, что он задумал? Я обещаю не нарушать Вашего доверия, какой бы мне не показалось сомнительной эта идея… Мне интересно, за какую идею я мог случайно быть отравлен. 

Речь Дьедонне показалась ему неубедительной, но большинство гостей в пылу веселья не нуждались в убедительности. По-крайней мере, Монвель выглядел очаровательно и красиво, с его внешностью, изяществом и умением владеть голосом — странно, что он до сих пор не построил головокружительную театральную карьеру. С другой стороны, ему не приходится ограничивать себя узким репертуаром ролей из чужих пьес, жизнь для него более яркая сцена, где он и постановщик, и актёр, и костюмер и мастер грима. 

Не случайным, а вполне осознанным жестом, губы Блеквелла капризно скривились, а взгляд потупился куда-то вниз. Не скажешь, что это обиженное дитя могло быть знаменитым маршалом.

Черным куполом ночь накрыла опустошенные залы шахматного дворца; в северном крыле совершенно не осталось блуждающей прислуги, только фигуры стражей редко мелькали посреди коридоров: их тихие шаги были вялыми, они шатались из стороны в сторону лишь имитируя бдение, – сознание гасло под гнетом общей усталости и их открытые очи были слепы перед одиноким возмутителем спокойствия. Шорох бумаг заглушался гулом штормового ветра из приоткрытого окна в анфиладе перед большим кабинетом для заседаний. Совсем скоро небо озарится серпантинами белых молний, неся за собой гром и нескончаемый ливень, – сезон дождей открывался в здешних краях неожиданно и, кажется, совершенно не входил в планы нарушительницы. За стеной несколько раз скрипнула дверная петля, но Вивьен не услышала вторжения в соседний коридор; заклятия, которые она накладывала на определенный промежуток пространства всегда держались около часа, но, видимо, внутренняя тревога вырвалась наружу, послабляя её магические возможности. Каштановые кудри небрежно спадали ей на лицо, постоянно мешались, и она раздраженно придерживала левой рукой длинные волосы, пока свободная подхватывала исписанную бумагу, что ветер разбрасывал по холодным плитам каменного пола. Девушка более совсем не походила на вылизанного дворцового гвардейца: китель отсутствовал совсем, незаправленная в брюки белая рубашка была вульгарно расстегнута, а сапоги, запачканные свежей землёй, были оставлены снаружи зала. Неосторожность неофитки в качестве шпиона объяснялась не только тем, что ей ранее поручались исключительно грабежи и разбои, не требующие точности исполнения, но и возрастом юной революционерки; на бумагах ей было тридцать, но на деле Вивьен лишь недавно исполнилось полных восемнадцать лет. 

Быть пойманной сейчас Орфано было не страшно, ведь Теофилиус обещал вытащить её из любого каземата, но всё же ночная гостья застала бунтарку врасплох. С ужасом Вивьен лорнировала утонувшие в холодном чае карманные часы, чувствуя спиной как приоткрывается двухстворчатая дверь. 

Сегодня не спалось. Слишком много было навязчивых мыслей, и хотелось посидеть где-то за пределами покоев, ставших ее клеткой, желательно, в полном одиночестве, без всяких косых взглядов и шепотков. Жаль лишь, что теперь это было практически за пределом ее возможностей, хотя и попытка - не пытка.

- Я желаю, чтобы ты была в полной безопасности, и никаких "но, тетушка...", Тереза была абсолютна права в этот раз... - Тогда Джейн не успела и слова произнести, как оказалась под наблюдением как какая-то полоумная. Хотя, и Грей должна признать, что некоторые поступки действительно выходили за грань, но она ведь абсолютно жива и, кхм, почти полностью здорова. Нет никаких причин так над ней кружиться. Ох уж эта Белая Королева, лучше бы о себе так пеклась, как о ней постоянно переживает. Это было, конечно, приятно, но контроля над ней было гораздо больше, чем простой и приятной сердцу заботы.

Приключения на этом закончились, ведь ускользнуть за пределы покоев в одиночестве было реально, только если она сама обернется птицей. Этого она, к великому своему сожалению, не умела, хотя очень хотела бы уметь. В библиотеке не было ни одного пособия, как научиться оборотничеству, и в этом плане Джейн все чаще и чаще задумывалась о том, что если бы сейчас она была в стране Чудес, то и проблем с данного рода пособиями у нее было бы меньше. Она и о ожерелье, предположительно воскрешающем мертвых, узнала лишь благодаря чистой случайности.

Магия привлекала ее. Собственная магическая способность казалась принцессе, хоть и потрясающей, но так же весьма ограниченной, ее хотелось развивать, хотелось снять пределы, мешающие ей...

И все же одна лишь мысль о стране Чудес зажгла в Джей искру негодования. Только недавно пришло письмо весьма странного содержания, которое заставило ее вздрогнуть и сжать кулаки. Опять кто-то вздумывал "советовать" ей, как именно жить и кого поддерживать, а кого нет. Это начинало приобретать черты цикла, в котором ее мнение всякий раз оказывалось притесненным, или и вовсе не выслушанным. "Как будто бы у тебя было свое мнение", - произнес ехидный голос в голове.

Позже - новый удар в спину. Еще один человек-тень в ее окружении, который должен, вроде как, исполнять роль "клоуна" для нее. Как будто их и так недостаточно. Джейн весь оставшийся день старательно игнорировала почти любую попытку приблизиться или завести разговор на неформальные темы. Наверняка, про нее все и так известно, а так называемая Вивьен в любом случае была здесь инкогнито, если уж и не шпионкой, в чем Черная-Королева-внутри-нее сомневалась с утроенным усилием. Вопрос только, зачем и кто все это придумал?..

Именно с этим вопросом в голове, принцесса и шла по коридору, ведомая прохладным ветерком, скользящим здесь свободно, в отличии от нее, придерживающейся ниш, теней и тайных укрытий, чтобы избежать излишнего внимания стражи. В собственном доме, между прочим!

Но одной посидеть и подумать вновь не удастся. Приключения нашли ее тогда, когда она уже и не ждала их, по уши закопанная в рутину. Шаг, второй... Прильнуть и прислушаться.

Ветер и странный шорох были отсюда. В этом не было сомнений, к тому же сапоги, стоявшие здесь были похожи на... Сзади нее что-то мелькнуло, и Джейн осторожно приоткрыла дверь, скрываясь в помещении. Совершив эту оплошность, не рассчитав, что будет делать, когда обнаружит своего конвоира в окружении бумаг, но довольно тихо, чтобы не сильно разрушать ночную тишину, она произнесла:

- Доброй ночи, Вам, я смотрю, совсем не спится, раз вы изучаете такие скучные тайны шахматного дворца? - Понимая, что иначе она и себя загонит в ловушку, ведущую к надзору еще более худшему, чем тот, который уже есть, девушка решила вести себя доброжелательно, хотя и понимала, что это будет выглядеть весьма странно. Настороженная, Грей была готова попробовать дать отпор или привлечь внимание в любой момент, но отчаянно не хотела этого, посему просто держала нейтралитет.

Берег встретил юношей зачарованным пейзажем белых саванов, покрывающих синеву тонкого озёрного льда. Здесь было куда морознее, чем на главной площади, – разговорившись они проделали немалый путь. Вечерняя прохлада, усиливающаяся влажным ветром, вынудила Квинси застегнуть шерстяное пальто, пряча покрасневшие руки в карманы. С хрустом проваливавшегося под тяжестью веса Блэквелла снега, отстраненная задумчивость Алоиса приобрела оттенки тихого восторга, – монолог военного витиеватыми тропами водил подростка по коридорам сознания, но на смену напряжению, явилось и призрачное ощущение странной свободы. Сенью эта свобода покрывала темные меха, скрывающие точенный стан, золото растрепавшихся прядей на зардевшемся лице, мягкие и снежные простыни, касалась тёмно-синей полоски с мириадами мерцающих звезд, и, наконец, достигала самого «зрителя». Непривычная обстановка, порождала ранее недопустимые фантазии, теперь любой каприз мог бы исполниться по велению самого Алоиса. Тело его словно стало легче, а потому, поддаваясь причудливому порыву, опережая свои поругания в сторону Фернанда, дабы тот немедленно встал, мальчик с опозданием кинулся за любовником. Однако проснувшееся озорство, не лишило Квинси грации; коротким «кошачьим» прыжком, через широкие шаги, он оказался на Блэквелле, зажимая ногами мужчину в тиски.

– Вы мне писали…? – вырвал из цепи рассуждений советника Алоис, склоняясь над военным, – Я ничего уже не понимаю. Единственное, что известно мне - по-хорошему эта женщина мне ничего не расскажет, – он выдержал недолгую паузу, улыбаясь вопросам «учителя» и отрицательно покачал головой, – Увы, но это тело ничем примечательным от привычного, кроме роста, отличиться не может. Зато удобнее управляться самому с некоторыми задачами, как например, достать книгу с верхней полки. И… Вы всё таки поняли это. Чувствую себя пристыженным собственной ничтожностью, но кататься я тоже не умею, хоть и с удовольствием сделаюсь Вашим зрителем. 

- Где бы ты хотел, чтобы тебя похоронили?

Мрачные настроения в выбранных темах дрожью пробегали по августейшей коже. Слышать дыхание смерти в речах Фернада, когда их застал такой момент нежного уединения было тревожно; страхи о будущем обволакивали Алоиса почти каждую ночь, показывая в царстве Морфея вариации безысходного будущего. 

– Второй раз подряд Вы пугаете меня словами о своей кончине, – недовольно отозвался принц, осторожно прикасаясь подушечкой пальца к холодным и слегка влажным от дыхания устам предмета воздыхания, – Но я отвечу на Ваш вопрос и несколько уподоблюсь Вам – мне бы хотелось удобрять землю подальше от каменных кроватей с чужими телами. Растения лучшие соседи для подобного и уснуть вечным сном я бы предпочел среди знакомых мне кустарников в своём розариуме. Но, если честно, представлять наши бездыханные оболочки меня совсем не радует… 

Некоторое время мальчик безмолвно смотрел на возлюбленного; он неспешно пытался запечатлеть в памяти детали чужой красоты, ловя даже самые незначительные «пазлы» портрета. Падающий снег ложился на румяное лицо Фердинанда и Алоис заботливо убирал ладонями влагу и отряхивал макушку головы. 

– Вы заболеете, – причитал он, приподнимаясь так, чтобы больше не давить бедрами на Блэквелла, выпуская его из-под себя, – Суммируя всё Вами сказанное, Вы полагаете, что у меня есть право претендовать на трон? Что «труп» принцессы мне его любезно уступит? Меня ведь… Меня ведь даже не существует, как вы представляете себе дальнейшие события? В конце концов, регентство Хартстоун падет, вместе с тем, как я не смогу больше себя выдавать за принцессу, а на замену нам, наверное, найдется кто-то куда более достойный. На мне королевский род не кончается, а семейное древо пополняется с каждым годом, но… Это к лучшему, – вуаль восторженной иллюзии спала, губы тронула грустная полу-улыбка и Алоис мучительно вздохнул, вспоминая, что происходящее сейчас лишь мимолетная радость средь череды тоскливых будней на золотой привязи во дворце, – «Чтобы амплуа Элоизы больше не обременяло», – повторял за прежде сказанным он, разжевывая дёготь страха перед будущим, – А что я буду делать, когда лишусь всего…? Вы говорите ускорить этот процесс, но я совсем ничего не умею, никакой тётушке или бабушке я не нужен без титула или «кровного родства». Мне не останется места в этом мире. 

Он выставил руки вперед, ловя в свои объятия свое единственное счастье, ладони его сначала прикоснулись к ветру, дувшему к неизвестному месту, которое когда-нибудь они смогут назвать домом. Легкий этот порыв, прерванный чужим теплом, возвещал: настал другой год, время в промежутке, после - все изменится. Так сказал ветер, и подтвердили звезды, которые видели будущее за долго до того, как им удалось его пережить. 

- Писал, не единожды, - подтвердил он, - Не может быть, чтобы ни одно мое письмо до вас не дошло. Элизабет, верно, не хотела, чтобы у Вас было что-то кроме нее, ей это невыгодно. Интересно, дошли ли до Вас мои подарки? Или она все присвоила себе? В ее стиле,- он усмехнулся, - коварная женщина.

Его сердце слегка замерло, когда он услышал самобраную речь, вырывавшуюся из дорогих уст. Он обиженно поморщил нос:

- Вы отнюдь не ничтожны! Может не умеете кататься, может быть плавать, может Ваш рост уступает моему, зато Вы умны, начитанны и прекрасны. К тому же, Вы просто хранили свое неумение для того, чтобы сделать мне приятно, - Фернанд широко улыбнулся, являя себя по-ребячески наивным.

Он молча слушал его ответ, всматриваясь в теплую полуулыбку, согреваясь о слова и чужое близкое дыхание. Когда-то и в этих руках был один лишь снег, в сердце - мороз, вместо покоя, причитания, недовольство, скорбь, а в глазах - ледяное безразличие, но сейчас все они несут в себе любовь. Но и тогда, он был готов плакать часами, обращаясь к невидимому Богу, лишь бы отдать всего себя Зиме, чтобы никогда не наступало Лето, и чужое Солнце - никогда бы не стало для него большим пристанищем, чем холодные хрустальные фьорды. Он был готов умереть, но теперь - никогда не придется. Эти слова растворились среди других, так и не став высказанными, но это была та душевная перемена, которую сразу видно в человеке: взгляд его становится более осмысленным, а намерения прекращают приобретать надрывистый характер ходьбы по краю острого лезвия. Он становится спокойнее, будто возвращая себе в сердце давно утраченную деталь.

Все еще лежа в снегу, он смотрел на поднявшегося Квинси с непередаваемым трепетом, так могут смотреть только влюбленные:

- Конечно, есть право. Рольф обзавелся не малым количеством бастардов, но волей случая, иметь возможность отомстить ему за все его проступки и получить лучшую жизнь, которая будет принадлежать никому другому, кроме самих себя - есть только у нас. В каком-то смысле, и ваш пол, и ваша история - может стать плюсом, если немного исказить и приукрасить. Никто ведь не требует от Вас быть честным, Ло. Только представьте себе, герой-спаситель, несчастный Принц, которого подменили, выходец из народа, вынужденный всю жизнь свою скрываться - лишь бы не умерщвили, и все только лишь из-за чего? Из-за принадлежности к мужскому полу! Хорошая почва за то, чтобы бороться за демократию и освобождение от тирании. По-крайней мере, весомее, чем желание погрузить в бедность всех, только потому что твое собственное имение разорили - всем известны мотивы Хаттера, но даже за ним идут толпы. Чем Вы хуже? - он усмехнулся, наконец вставая, отряхиваясь и добавляя внезапно, - Главное, что никто из нас теперь не одинок. Никто не посмеет напасть на Вас как дикий зверь поедающий лань на снегу, Ваши органы не станут пульсировать на холоде, а труп не будет дымится, Вы не побежите от волков и падальщиков в полночь, к калитке, которая закрыта. Я всегда буду рядом, на Вашей стороне. Что бы не уготовила для нас судьба. 

В морозном воздухе снежные хлопья искрились также ярко как мелкая россыпь звезд на черно-синих сводах ночного неба; обжигающий холод бора ласкал оголенные участки кожи, краснеющих от таких скользяще-призрачных прикосновений. Квинси задумчиво слушал собеседника, – ясность чужих очей подчеркивалась спокойствием в голосе. Как это обычно и бывает, чужая уверенность внушает не только убеждение в праведности и справедливости слов, она перетекает мирным покоем к самому нутру. Сохраняя безмолвие с минуты, Алоис нежно отряхивал с длинной шубы Блэквелла рассыпчатый влажный снег.  

– Предлагаете сыграть моральными реформами…? – Квинси слабо, но искренне улыбнулся; всё же в словах советника было немало дельных идей о которых он и сам иногда думал, но ему не хватало даже дерзости их озвучивать, – всё же для исполнения такого «финта» требовалась, как минимум, поддержка приближенной аристократии, – Даже если попробовать реализовать часть демократических наваждений в данном ходе, радуя слух истощавшего народа, то высший свет не потерпит «отребья» на верхах и задушит меня в минуту «нового рождения», – выдыхая теплый пар из рта рассуждал Алоис, – но это в любом случае лучше, чем ничего. Надеюсь, что когда-нибудь мне хватит храбрости сломать прутья ненавистной клетки, – белая длань легла на руку Фернанда, осторожно сжимая её, – Останетесь со мной, даже если Вас такой союз затянет на самое дно? Впрочем, я не стану осуждать, если Вы отпустите мою руку в критический момент, просто постараюсь не довести до такого, – тихо смеясь закончил он, чувствуя как поток сил смешивается с внутренним отчаянием; юноша был готов сражаться за свою жизнь, хотя дорога представлялась ему бескрайне тяжелой и тороватой на болезненные препоны, – «Я обязательно стану сильнее,» – говорил он сам себе, всматриваясь с любовью в своего визави. 

Выходя вновь на оживленные улицы, следуя к самому сердцу города, Алоис расспрашивал Блэквелла о письмах и подарках с грустью обнаруживая, что в действительности ничего из этого никогда ему не приходило или же попадало в руки совершенно в искаженном виде: игрушки преподносились от лица Хартстоун, без бирок и открыток, а незапечатанные письма лишь иногда безымянно цитировались регентом, – личные же никогда не достигали своего получателя. 

– Может быть, она их где-нибудь хранит? – с детской надеждой вопрошал Квинси, зная ответ заранее, – скорее всего их сразу же отправляли в утиль за ненадобностью. 

То, что могло хотя бы немного поддержать его, принести в жизнь ощущение нужности хоть кому-то, подарить эфемерную радость от внушаемых иллюзий, разрушая мрачную акедию чем-то светлым и теплым, не смогло явится и спасти его в самые одинокие часы. Но даже так, болезненное знание о потерях почему-то навевало весеннюю нежность. Пока страна чудес утопала в белоснежных снах, душистые цветы прорастали из самого нутра, почти показываясь внешнему миру из снежных покрывал: учащенное биение сердца, альковность, порою неуклюжих, жестов, ласка рук и проникновенные улыбки – так отблеск весны читался с зрительской стороны. 

– Становится холодней, – обеспокоено заметил Алоис, грея ладони возлюбленного собственным дыханием, – Я бы хотел отправить Вас домой и я бы присоединился к возвращению во дворец, но… Эффект от «угощения» Синей Гусеницы пока что не спал, – пожав плечами он растерянно посмотрел вверх, гадая нужно ли ему обращаться к мудрейшей, чтобы вернуть себе прежний вид, – Я буду скучать за Вами, надеюсь, что однажды мы станем абсолютно неразлучны, – пошатнувшись в сторону Блэквелла, легонько привставая на носки, он вжался прохладными губами в румяные щеки, прощаясь тем самым с предметом воздыхания.